Прическа единственной дамы на ужине в пригородном доме заместителя управляющего городом накануне казни, попечительницы учебного округа:
"..очень полной, в сером сюртуке мужского покроя, пожилой женщины с большими плоскими щеками и гладкой, блестящей как сталь, прической" и "...-- раздался низкий голос попечительницы, которая надвигалась генеральской спиной и ватрушкой седого шиньончика прямо на м-сье Пьера.."
Одна из возможных кандидаток -- прическа Эммы Бовари. Из лекции <<Госпожа Бовари>>(1856), где В. Набоков приводит свой перевод описания прически Эммы:
<<Ее черные волосы ..., так гладко зачесанных, что они казались цельным куском, тонкий пробор, слегка изгибавшейся согласно форме ее черепа (смотрит молодой врач).., а сзади волосы были собраны в пышный шиньон..>> Не знаю кто первый подметил приведя к описанию прически Эммы строчки А. Фета:
Только в мире и есть, что душистый Милой головки убор. Только в мире и есть этот чистый Влево бегущий пробор.
Или гладкие прически из произведений Диккенса, Бальзака, Тургенева и др. да еще смазанные маслом -- блестящие как сталь.
Накануне казни Цинциннат оказывается "в самой гуще" Там.Садов. Увидеть их-его самое сильное желание сразу после попадания в крепость. Там.Сады-его "тенистый тайник": прятался "когда всё становилось невтерпёж". В Там.Садах влюбился в Марфиньку, поклялся любить "покуда в тех садах будут дубы". Быть в Садах-его гл.мечта. Но выяснится, что Там.Сады-это имение зам.управляющего городом, где его инженер (Лукич) из лампочек для гостей сделает пошлый "вензель из П. и Ц.". Почему желание увидеть-не только сбудется (увидит с террасы крепости-куда на экскурсию проведёт Родриг), но и реализуется в казалось бы "недостижимое"-побывать в них? Ц-т должен осознать ложность своей мечты, осознанием своих идей-ошибок он занимается все три недели в крепости, эти идеи и есть крепость и есть его казнь ("наказание"). Там.Сады-последняя, самая сильная химера, поэтому и рушится подобающим образом: в финале, при гостях (всём городе), рядом с Пьером (образом своего страха), пошлым плохо сделанным вензелем. Всё понять Ц-т мог раньше: перед походом к зам.упр.городом видит Сады как картину-она тусклая, блеклая, запятнанная, с лампочками(!). Но "намёк" пропущен, подсказка (обычная в таких случаях у Набокова) не сработала; были подсказки раньше и тоньше: безжизненный модный роман "Дуб" (тамсады дубовые), "школьный сад", в который Цинциннат не спустился (ушёл по воздуху), скамейка с кучками ("из коричневой крашеной жести"). О лжи холмов, "подёрнувшихся смертельной сыпью" (холмов, которые за тамсадами),-последнее что напишет Ц-т и с плахи уйдёт он не в их направлении.
Отчего это ученику Федора Константиновича - бедному фабриканту - вдруг требовалась точная справка (как по-французски "ровница"?), от которой, впрочем, спрашивающий тотчас из деликатности отказывался?
Только недавно я открыл для себя Альфреда Хаусмана. Набоков, безусловно, не только знал поэзию англичанина, но и читал текстологические его штудии, поскольку если сравнить эссе и лекции первого с эссе и лекциями второго, то можно обнаружить множество параллелей, - прекрасное, кстати, поле для исследователя.
Мне бы хотелось поговорить на эту тему - кто повлиял на Набокова (кроме очевидных - тех, о ком он рассказывал американским студентам, - и, скажем, Э. А. По) и чье творчество Набоков любил.
Итак: Герман Мелвилл, Натаниэль Готорн, Норман Дуглас, Торнтон Уайлдер.
Телефоны редакции: (495) 660-66-20 и 660-66-21 =============================================== Цитаты из статьи: Кодекс поведения райского посланника в аду — вот Набоков.
Набоков — как раз идеальный писатель для невозвращенцев, мальчик с аристократическим воспитанием, сумевший сохранить аристократизм и в изгнании, в нищете, о которой умудрялся еще и каламбурить («Париж... па риш» — «Париж, денег нет»). Его манифест «Юбилей» (1927) — лучший публицистический текст русской эмиграции, показавший всем им, пошлякам, неутомимо и бесплодно доспоривавшим старые споры, что такое настоящее самоощущение изгнанника. Юбилей Октября — но не десять лет прозябания и выживания, а десять лет гордости и презрения. «Презираю россиянина-зубра», тоскующего исключительно по поместьям! Еще больше презираю зашоренного россиянина, не желающего видеть ничего вокруг себя: Набоков — пример аристократического, космополитического эмигранта, открытого миру, не замыкающегося в скорлупе своей тоски и своей диаспоры. Он и в Берлине, в ненавистной гемютной Германии, умудряется открыть нежность и прелесть, и пленяться тенями лип, и вписываться в европейский мейнстрим, сочиняя «Камеру обскуру» — роман с русской семейной моралью и европейским лоском слога. Легкость, изящество, принципиальное — и очень аристократическое — нежелание обременять окружающих (и особенно аборигенов) своей трагедией.
По словам самого Набокова, настоящая героиня «Дара» «не Зина, а русская литература». Поэтому вполне естественно было предварить роман цитатой из «Учебника русской грамматики», книги, которой писатель должен быть более всего благоДАРен за инструмент своего творчества. Но всё-таки, Набокова привлекла именно эта цитата. Почему? При желании в ней можно уловить некоторую логику. Известны ли какие-нибудь более широкие толкования этого эпиграфа? Извините, если это где-то уже обсуждалось.
я люблю собирать сны. Вот этот не мой, а из романа Набокова "Bend Sinister" в переводе Ильина.
...Круг ясно увидел очертания новой темы. Она была уже совсем готова к показу, но занавес еще не раздернули. Круг отыскал клочок чистой бумаги и приготовился записывать впечатления. Двое учителей развели занавес. Открылась Ольга, сидящая перед зеркалом после бала, снимающая драгоценности. Еще затянутая в вишневый бархат, она закинула назад сильные, неровно светящиеся локти, приподняв их как крылья, и стала расстегивать сверкающий ошейник. Он сознавал, что вместе с ожерельем снимутся и позвонки, — что в сущности оно-то и было ее хрустальными позвонками, — и испытывал мучительный стыд при мысли, что каждый классе увидит и подробно опишет ее неизбежный, жалкий, невинный распад. Вспышка, щелчок — обеими руками она сняла прекрасную голову и, не глядя на нее, осторожно, осторожно, милая, смутно улыбаясь забавному воспоминанию (кто бы подумал на танцах, что настоящая драгоценность в закладе?), поставила прекрасную подделку на мраморную полку туалетного столика. И тут он понял, что следом пойдет и все остальное: бронзоватые лодочки со ступнями, перстни вместе с перстами и перси вместе с баюкающими их кружевами... жалость и стыд его достигли зенита…
Что цепляет в этом сне? — хрустальные позвонки — жизнь в долг (реальная) — светящиеся локти, как крылья и «неизбежный, жалкий, невинный распад»
